Мышь во фраке

 

Юлия Ивченко

 

ЮЛИЯ  ИВЧЕНКО

1.

- Господи, ну и местечко... Ну и местечко, - губы от холода еле двигались, но от причитаний становилось как будто легче, - Господи, ну и мир...
Ненавидел он март-беспартошник с тех пор, как поселился здесь, в городе отсутствия весны, то есть лет шесть как. До того жил южнее и ненавидел февраль. Биографическая справка.
Мело в лицо снегом. Снег в конце марта - чертова природа здешних мест, которую фиг обманешь. Да при чем тут места? Он представил себе по очереди Москву, Сибирь и наводнение в Индии - да, мир везде хорош... Ну и местечко!
Буду бродяжить - сдохну... Бесполезно, как любить и не делать...
- О Господи! - новый порыв ветра, ледяного, мокрого, - на все воля Твоя...
Отвращение росло. В подъезд. Любой. О, как все это выглядело! Домищи 80-ых годов, гаражи, небо, ветки... есть ли более блевотные места, чем?.. Да любой город (поселок, пустырь), все без присутствия Твоего... Черт знает на что все это похоже... У - как ненавижу... Широты и длинноты. Бесполезно, как любить.
А-а-а! Он представил себя молчаливым охотником на слонов - жалким охотником, который стыдится своего желания убить и старается всеми силами скрыть, чем он занимается. Сейчас он бродит вдоль полей, стараясь не глядеть в сторону темной полоски джунглей. Притвориться гуляющим. Идущим по делам. Бесполезно, как пытаться не делать зла... Украдкой он оглядывается, делает два шага к чаще, всматривается - нет... Слонов так не найдешь. Он подождет. Каждый день он будет робко и скромно сидеть здесь на камушке - и когда-нибудь совпадут все условия. Из лесу выйдет слон. Сюда. И никого не будет вокруг. Хорошо, если это будет ночь. И слон подойдет достаточно близко, чтобы разглядеть его (а не как несколько раз - очень уж далеко и быстро).И у охотника будет ружье. Но за ружьем надо ехать в другой город, чтобы не покупать здесь, где его многие знают, где он примелькался... И лучше всего пусть в лавку к оружейнику зайдет кто-нибудь другой - он наймет кого-нибудь, они встретятся где-то на пустыре, и чтобы он не обманул и принес купленное ружье... не обманул. Еще лучше немой честный нищий. И сразу бежать оттуда, разобранное ружье вести в хозяйственной сумке. Но ведь они все хитрые... (Новый порыв ветра. Не-на-ви-жу-у!..)

2.

Принимая воспоминания, которые слишком быстро меняются, чтобы им верить, - эх, не могу уже разобраться, что там у нас с тобой было? Что-то было. Кто-то нас видел вместе и может подтвердить... Какую часть я сам себе навыдумывал? (Ну и что?) Говорят, мозг удерживает только положительную информацию. Было плохо, но как, из-за чего? Помню, все слилось в один день, будто и не жил. Ты-то что на это скажешь? Что ты помнишь?
- Все. Но говорить не хочу.
Как же мне скучно... Фу, собеседник растаял. Ничего не понимаю... Глотну-ка я чаю и лягу спать. Вот тебе и весь вечер воспоминаний... Вечер, который не может кончиться. Об этом нельзя не думать... Как задуть свечку, которая не радует? Говорят, я холоден. Смеются. Печорин выискался! А я хихикаю, подвывая, шут, юрод... Свинья хрюкает, знаешь как? Страшно.

3.

Гнилые зубы так и посыпались. Просыпались ливни летние. Опускалось перышко на дно. Хвосты рыб. Настоящие рыбы? А кто это? Не могу знать. Вот амфисбену знаю, читал... А рыб - нет, не видел. Ел, говорят, но им виднее. У меня же, сами знаете и глаза ватой набиты, и голова... Уши? Нет, уши маслом. Или мясом. Не все ли равно. Нет, не помню. В мячик? Может быть. То есть, никак нет... То есть - я помню чуждое мгновенье. Женщина такая есть... Кто?.. Простите... Попал, говорю, не туда, пень бесстолповый, дурында египетская... страшная... Простите. Ватные шарики раскатываются, раскручиваются. Превращаются в волокнистые пятна, сливаются друг с другом - свободных мест нет. Идите спать. В приют. Или на вокзал за три рубля. А здесь нет - некуда... Лампа горит - чтобы выключил кто-нибудь. Будить? Кто-нибудь разбудит. А то и нет - спите себе, как в утробе, набитой ватой. Куда торопиться? Швейцару - крейцер. На концерт Швейцера - шутка. Не надо обижаться. Куда?.. Ладно, понял. До свидания, чудная. Ах, нахал... Руки ищут камень, но находят лишь комок грязи. Не долетит. Годен к нестроевой.
Ухожу, ухожу. Пора уже. поздно. Дно мокрое-мокрое. Мокрицы ползают по подвалу, по мне?
3.

 Побежал Агриппина на площадь со всех ног и успел как раз к удару часов. Жди, не жди, а толку... Шея... За голосом - прострел.
- Он выгонял ее, она убегала сама. Но все на день-два... За что она держалась? з а ч е м?.. Упрямство, сударь, - хотелось отдохнуть... Есть такие натуры - ты их в дверь, они в окно... Плевать. Главное, скучно это все... Ну, а у Вас как?
- Я лучше помолчу, чтобы не повторяться... Дом-дым-прострел...
- Что? Бредите, сударь? Бредите...
- Поздно чувствовать, говорю...
- Да ну, что Вы - вот палец, вот иголка... Трезвее надо быть. А Вы себя все обманываете, обманываете... Люди любят слушать хорошие новости. Еще чайку?
- Нет, то есть да, конечно...
- У Сулеймана ибн Дауда была тысяча жен - то-то потеха...
- Девятьсот девяносто девять и еще эта Суля...
- Что Вы говорите!
- Да это не я, это Вы говорите!
- Вот-вот, Вы и продолжайте... Как интересно послушать образованного человека! То-то мы, темные, не нарадуемся...
- Да я... что Вы? обиделись? Молчу...
- Вот и молчите себе дальше... А чаек, между прочим, десять миллионов за фунт!
- Да я... да Вы...
- А я вот и не обязан, а на казенный счет сам дешевле стою. И дрова - на этом вот горбу... (Человек кладет десять шиллингов на стол и долго заматывает дырявый шарф. Шарф перекручивается, Человек торопится, Вены на лбу набухли, Шарф давит, Человек ушел, Метель. ...)
 . . . . . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . .
...Пан Горлобский, я боюсь...

4.

Как далеко простираешь ты лицо твое. Был, знаю, видал... Сны опять же. Вам зебра снилась когда-нибудь? А я на ней ездил во сне. Открываю дверь, железную такую, тяжелую, но без засова. Потолок огромный в тени где-то, и там птицы какие-то, слетаются, все больше их, больше - я их не вижу, только слышу, ну вот... А там она стоит и просится пустить... кто-кто!.. зебра... А я почему-то говорю, что не получится ничего, я тут сам никто, а вместо вахтера сижу: уже пять лет как вахтер этот вышел и велел никого не пускать. Она печально так на меня смотрит. А я дверь закрыл, но уже вроде калитки. И опять стал сидеть в полутьме. Еще пять лет... А как ездил, как ездил! Ну, это раньше сон был... А потом она пришла ко мне после того сна... Это когда мы все в саванну не могли попасть и ее грузовик какой-то вместе со мной сбил. Мне ничего - на нее весь удар пришелся, прикрыла меня собою, значит. Стою, и в одной руке моя голова, в другой ее. И смотрю, а она маленькая стала и все сжимается. Как кошка стала. Ну, а потом, смотрю, все зеленое, изумрудное... Поля какие-то. Деревья маленькие. Небо зеленое. И прохладно так. Я увидел горы вдали и пошел к ним...

5.

Я теряю это небо - процесс удивительный! Я - это цветок... Да, да, я знаю, что увяну и другого не будет. Что за поза!.. Друг мой, отражение мое недостижимо. Я теряю все слова... И даже приманка лакового голоса отскакивает от стен и становится безопасной. А еще я не верю своему телу - плоть гниет, оставленная, и, я это чувствую, - живет к смерти, поднимается к падению, вот о чем я думал... Я представлял ее себе как большой дом - пустой, двухэтажный, деревянный, с большими пыльными окнами без занавесок, часть стекол выбита... С деревянными замусоренными полами, мусор переезда - бумага, бечевки, ненужные уже никому, мелкие вещи... а в доме - осень. И бродит по пустым ⌠помещениям■ маленький человек в белом, открывает одну дверь, другую... А стены, дом, рамы оконные, ручки дверей в них идет своя жизнь - к распаду, и свои разговоры, да-да, разговоры... А у человека опускаются руки - он ничего не сможет с этим поделать, - да и не хочет уже... Большой пустой дом, а он - один. В пыльных стеклах косые лучи да осень... А вообще, все это слишком старые песни, не спетые. А вообще-то, если слишком долго ждешь... И все уже через край, и все слишком... Я теряю смысл - для чего мне тепло? И что дальше? Звуки флейты через стены - из-под стола галлюцинаций, - слухом, звуком проникая через пылающую непредметность. Никем не замеченный тысячи раз за день... поднялся... и разбиваешься... Ах, да устал я с мерным стаканом! Куда это все денешь? И что же, наконец, дальше? Повернуть в другую сторону?.. а потом всю жизнь жалеть... Да не хватит тебе на всю жизнь жалости! А толку-то всего - найти еще один желтый лист... Багряный лист... А они бывают? Бывают?

6.

Из гедонистической уборной доносятся довольные стоны. Гример выпорхнул минут пять назад. Потом полилась вода. Свет выключили. Сидеть на лестнице. Хозяева выносят чай. Разговор в темноте. На деревянных ступенях, уходящих вниз и дальше, куда, не видно... Исполняющая, надо сказать, плохо, обязанности хозяйки иногда подходит и спрашивает, не нужно ли нам чего. Нет-нет, все уже есть. А чего нет - того не будет. Так что... Она несколько растерянна... Поздний визит в ажурном платье, в чистых чулках, увы, воображаемый. С запахом духов и всем остальным. Глаза в землю, вернее, сначала в пол, потом в землю. - Открыть форточку? - Комары налетят. ... Опять молчать. На улице стрижи и все темнее. Ну ладно, пойду я... шурша платьем. С облегчением выйти на улицу и больше уже не прийти. Потом троллейбус... Телефон не отвечает. Опять вернуться, но уже ночью когда-нибудь - посмотреть исподтишка в окно. Если не заметят, то долго смотреть на свет и слушать почти мнимые голоса со все возрастающей досадой. Потом, действительно, голос... Потом досада пройдет. Тихо уйти, не дождавшись, когда свет потушат. Отряхнув штаны. Ноги затекли. И так далее. Полно печалиться. - Крепкий сон гарантирован! ... - Да, Вам пора выходить, Ваша остановка! Ах, Вы дальше... (Зачем? Нет, мне до конца...)Со мной? Вот уж не за чем. Я, может, еще круг сделаю...
Да так... Ну, до свидания. Да, да...

II

1.

Выставка злых собак, та, что начинается в полдень. К концу подходит. Осень сопливит, сморкается. Мне на голову из вороньей жопки. Ах, ты, гадость! - Карр! - Не к добру, - говорит мне ссутуленный, со смазанным лицом постоялец скамейки. Откуда взялся? Он спрятал руки в соединенные рукава (дыра к дыре) и, не оборачиваясь, скрипуче повторяет, - не к добру... Это я Вам говорю, прохожий... Я иду дальше, куда собирался. Погода обозляется на глазах. Ветер уже истошно воет, сыпется какая-то сверху дрянь, глаз не разлепить. (Когда приду домой, скажу вслух: ветер надавал мне пощечин. Ладони у него холодные и влажные, а лицо горит... Услышать меня в доме некому... Я послушаю, как голос затихает в дальней комнате, а потом на зло пустоте спрошу: как ты думаешь, вызвать мне его на дуэль? Тут холодные, влажные, но костяной твердости ладони схватят меня сзади за шею и примутся душить... Я упаду и...)Тут в мою дверь раздался звонок, хриплый, и... Я опешил, кто бы это? Сразу открыл. Ведь я стоял в прихожей, в одном ботинке, а на другой ноге - спустившийся носок(дырявый, все никак не заштопаю... Да еще я этим носком наступил в лужу, которую с меня натекло в прихожей, - прямо на мытый Агнессой Павловной пол... И я ведь просил не мыть... Хотя вот, посетитель, все приличнее...)
... На пороге стоял молодой человек, тоже изрядно промокший; у меня на лестнице всегда темно, и я его не разглядел... А то бы, наверное, поостерегся...

2.

Нет, утром чай мне в постель не принесли... Голова гудела так, что я глаза с трудом открыл. Солнца не было. Более того - что-то под окном подозрительно белело. Ох, и правда, прости Господи, снег в середине апреля... А дом-то, ох, пуст, пуст... Нет, спит еще кто-то... Вставай ты, лежебока! Никакого движения. Да и кто это? Страшно будить - переверну, а там лица-то никакого и нет... Бог с ним...
- Эй ты! - кричит он мне, не поднимая головы от подушки, - принеси мне кофе...

3.

Провалитесь вы все к чертовой матери! Я могу полдня, день пролежать на диване, но нельзя же сидеть так и ничего не делать. То хоть дома сам с собой, здесь то что? Невозможно... Грэтхен, Грэтхен, хмурая стезя... За городом проходит тот, кто тебе нужен, за окнами - дождь, а ты сидишь. И не знаешь, но чувствуешь, что за городом бредет в сторону деревни N. тот, кто тебе нужен, столько лет ждал... (Это максимальное приближение, как это в астрономии, когда две орбиты? - эллипс и что еще?) ...и дальше - медленно, но неуклонно движется-отклоняется в сторону леса и деревни N. Вот так. И через пять минут - все... Все равно не успеешь - даже через это смешное расстояние. Оцепенение пройдет - закуришь. Чай... Вот и все...
Берег дальний, дальний мой берег...
- Знаете, что такое счастье? - Бредит он сам с собой, дождь шлепает по останкам чужой шляпы на его голове. - Это когда ты нищий, порочный, больной, в давно чужом городе стоишь в переходе и...

4.

 Что поделаешь, отдавая в починку туфли, забыла сказать мастеру, в чем именно непорядок... Ты придешь и заберешь туфли и будешь ходить с новыми набойками и носком, по-прежнему, просящим каши... Я отправляюсь варить кофе для Безлицего (я буду и дальше называть его так, хотя лицо есть, я его даже видела раньше, но что поделаешь, если человек этот навыпускал вокруг себя такое множество фантомов? - Сколько таких лиц, фигур, глаз, походок... Уму непостижимо. Я столько раз встречал их, что теперь сомневаюсь, кто это? А видела ли я именно его хоть раз? Но это не мешает мне варить кофе, который вот-вот закипит...). Я помешиваю напиток ложечкой, пробую - как там, соли и сахару по вкусу? - и, глядя на ребенка с рыжей бородатой собакой, думаю: собака была ростом с ребенка...
Потом она все уменьшалась и уменьшалась... Так оно всегда и бывает: собаки и квартиры, книги и газовые плиты, хлебные ножи и горящие глаза... А когда ночью... Да, если бы я - тогда ты... А если бы ты - я не... Но тогда бы ты, а я уже... Вот и я, и ты, ТЫ - Я: получается трехбуквенное слово, чье-то имя, наверное, а на заборах всегда много чего пишут... Иногда даже впопад...

5.

Я отнесла Безлицему кофе, непонятно зачем. Лучше бы сама проснулась как следует - не вылила бы кофе на пустую подушку... Э-э-эй, где ты? Вот я. Вот и замечательно. Помою-ка я стол, тумбочку и лампочку, а потом уже спрошу: ⌠А кто Вы, сударь, в сущности такой, откуда ветер дует в смысле, чем обязан? - принесло, выбросило, и видел ли я Вас когда-нибудь?■ У берега Одичалого Спаниеля. Когда лодка причалит и крысы найдут себе главного... Ну так вот... А что ж это он молчит? И он сказал, и я сказал...

6.

- Когда мы жили на Севере в глубокой яме...
- Зачем?
- А разве можно было как-то иначе? Нас было семь раз по семь и еще полстолько, я так думаю... Потому что было темно и никто не считал, так... натыкаешься на чьи-то руки, головы... Кто-то подходит к лампе, отходит, все одинаково грязные и тощие... Но к лампе редко кто подходил. Никто не говорил ни о чем, и почти не спали...
- Что ж так?
- Звонари у нас там... Им как ночь - так конец света, как день - так Новый Иерусалим... Вот... Все вскакивали, вставали на колени - в темноте шорох такой характерный, а так не видно...
- А ты?
- Как все... Знаешь, так бывает, сам по себе хочешь того же, что все, но не знаешь об этом. А потом шорох - как от тебя... Себя же слышно... не сразу...
- И долго вы там жили?
- Пока не отлегло. Они и сейчас так живут. И я там с ними, потому что
⌠было-есть-будет■ - одно слово... Он еще подлил кипятка в чашку.
- А что же ты ушел?
- А я не спасся...
- А-а...
- Да что ты понимаешь! Может, я уже давно, потому что, какая разница?...
- ...а знаешь, что такое счастье?
- Не-а...
И он заговорил, глядя на свои руки.
- Это когда ты грешен, болен, всеми давно оставлен и... в конце пути, когда уже давно дальше некуда... (Да понятно, понятно, - подумал я, представляя себе пьяного в переходе, которому не осмеливаешься даже подать, - дальше-то что?)
- ...и вдруг к тебе подходит твоя Любовь, давно оставленная, преданная... (...или Отец, подумала я, тоже опустив глаза...)
-...находит тебя и говорит: ⌠Пойдем домой!■... ( Все - смерть от счастья... Мгновенная... )
-...Берет за плечи - и ты понимаешь, что все прощено и будет Дом...и Она пришла за тобой...
Он еще сильнее ссутулился, голова почти лысая, прикрыта останками чей-то шляпы, по которым лупит дождь. Он не видит меня. Я подхожу, беру его за руку и говорю: пойдем домой!.. Там горит лампа, кипит чайник, идут неспешно часы - и это ничего не значит... Там никто не потревожит и не вспомнит, что.

7.

- А Вы знаете, - вмешивается в разговор тусклый постоялец скамейки, обернувшись к нам через плечо, - у меня был вот в точности такой случай... Я в переходе... просил. А Она - мимо, и я... не узнал Ее... Потом подбегает и говорит: ⌠Пошли домой!■ И я не заплакал, нет. Я расхохотался и послал... Ее. Мягко, конечно. Гряди мол себе, жена... И потом тоже не заплакал - не мог. И все искал Ее, ждал... Но, если бы опять встретил, тоже самое бы сказал, потому что поздно мне... Совсем поздно... И нельзя так... Я ведь до того очень долго... мечтал. А потом... забыл. И когда это случилось.., лучше бы этого не было! - Постарайтесь понять... не должно быть пути назад, иначе - все не честно! И самое главное - нельзя ничего исправить. И забыть... Поздно. Может быть, потом, за могилой... Вот там я согласен...
- Да я сам знаю, что поздно, - тихо сказал Безлицый, - но какая разница, здесь, там? Если это случится здесь, значит уже сразу - там... Я же говорю о счастье... полном. Я просто допускаю, когда за тобой придут...
- И не допускай! - крикнул старик, страшно от обиды покраснев, и стал отдаляться. - Геометр хренов! Теорему... выдумал!.. думал!.. - слышали мы его шелест издали.
Листья под ногами. Листья...
- Что же ты теперь будешь делать? - спросила я Безлицего, - ждать?
Он отмахнулся, ухмыльнулся...
- Да ну это все, мечты... Я же г о в о р ю, понимаете вы? Слова...
Я подошла и стерла Безлицего из пространства и памяти. Узнаю обо всем только из этих записок. Не знаю, в чем дело... Но я жду. Сижу на подоконнике, в подъезде, на скамейке... и жду... Не знаю, не знаю... Строчки расплываются... О чем я? Для чего?...

Саратов,1997г.
ЮЛИЯ ИВЧЕНКО

            ЗАВОДНАЯ КУКОЛКА ПО ПРОВОДУ БЕЖАЛА...
 
              (из стихотворений 1996-го года)
 
            ***
            Я ломаю себя, каждый день ломаю
            и так продолжаю в ожиданье заслуги -
            любови даждь ми! - заслужить любовь
            вложить в душу чувство и?
            скорее изблевать остатки нежности
            и на сломанных ногах убежать отсюда
            ведь она так хотела остаться
            изменить, изменить, изменить
            не могу, не могу, не могу...
 
            ***
            Это все алгебра
            ать-два, достать льва
            как дважды два - пять снов до лета
            как пятью пять - за хвост рыбу
            да на память узду
            да на крошку звезду
            загляделся слон
            зачитался последним переводом
            из пункта А в пункт конечная остановка
            из леса выходил, вынося
            на руках
            обгорелый, но еще дышаший лед
            будешь моей?
            будешь меня жалеть?
            и письма под землю писать - мне
            а ты говоришь, алгебра...
 

            ***
            Клавиши мертвые, ковши ржавые
            челюсти сжал
            проглотил через силу
            прочитал снизу вверх
            наискосок придет грядущее
            глаза косят
            в лицо летят листья
            Вот и все
            есть несколько беспричинных слов
            и я туда же - и все не в такт
            а ты не сможешь - и я не бес
            а ноты в урну, иду спать в лес
            а кочку в тину и точку в лоб
            от клависина бегу в ларек
            а шея в мыле, а руки так
            а лето вскрыли достали мак
            единым махом в стекло небес
            единым духом в рассрочку жив
            пьян, сыт...
            и зачем это надо?
 

            ***
            И снова пароль декабря
            влетает в мою Абиссинию
            взрывает песок
            акварель засыпает снегом
            масло становится темным
            как старый лак на доске
            копотью масляной лампы
            на потолочных балках
            где жили давно, долго
            без запятых
            лишь с оборванным словом в конце
            которое трудно прочесть
            до войны все теряется
            некому
            надо читать с конца
            где язык знакомый
            но последняя буква ⌠Р■
            а дальше клочок неисписанной
            грязной бумаги
            снова грязные окна греют кого-то
            кто умеет греться воспоминанием
            пением ночи, часов, пением пульса
            кратковременным отпуском в небо
            на свидание...
 

            ***
            Можно быть, можно ждать
            бесконечное и беспечальное
            Бога звать, вечно ждать
            света в руку, веры в память
            будешь днем, будешь тлеть
            воплем полнить бремя голоса
            пустоты время - по полю
            почему не уснуть?
            до тебя как до огня
            я воск - глина мягкая.

 
            ***
            Тяжесть
            рвущаяся к земле
            напрямую
            минуя всякое русло
            с натугой густо
            сердце работает в холостую
            я не грущу
            я опускаюсь на землю
            и смутно зная
            что пока меня не увидят
            отпускаю на волю
                        руки
                           голову
                               ноги
            пристроятся сами
                        по-ниже
            тише
                  вот так
                           тише...
 

            ***
            I.
            Горело мое окно
            ступала по грязи принцесса грез
            подвешенность
            игра в пустоте
            темной кухни тепло
            память прошлого - рай в кредит
            пальцы ныли - тело писало
            в ночь, пошедшую на убыль
            стрелки не моих часов
            выигранное забвение - прочь сомнения
            слаб кулак: столько слов
            рассыпалось, не горюй
            когда-нибудь ты будешь поставлен перед
            своим участием в гибели мира
            вот тогда и воюй
            вот тогда и припомни все
            и ночи тщету
            и чужую боль через память и странный фильм...
            . . . . . . . . . . . . .

            II.
            странный коридор сквозь апрельский снег
            через твои больные губы
            которые больше ничего не хотят касаться
            лед стены ко лбу
            и дрожащие пальцы по трещинкам
            иллюзорное создание
            нужное кому-то сознание
            бедное - сил нет встать
            а только бы на пол...
 
 
            ***
            Заводная куколка по проводу бежала,
            ножку сломала.
 
            - Не грусти не плачь,
            посиди со мной... Я хоть ножку
            и не починю, зато я видел,
            как ты бежала... Красиво и храбро.
 
            - Зачем ты мне нужен? Мне ножка нужна!

            - У красного солнца есть удочка с крючком,
            а то, что у месяца нож и так все знают...

            - У меня есть форма, которую
            заполняет свет - и так я вижу...

            - У меня есть стена, на которой
            много разных картинок.
            Одна - самая любимая.

            Это та, которую я со стены снял...

 

СТИХИ О КОНЦЕ ИМПЕРИИ

            1.
            Кругом упадок духа и жестокость.
            Дракон болеет и все чаще
            закрывает потускневшие желтые глаза.
 
 
            2.В УЕЗДЕ ЮЙ
            Ночью зимой светлее, чем днем
            Ночью зимой имеют свой собственный свет
            Снег и луна, луна и снег
            Я видел это над полем
            Но в городе это тоже видно
            Потому что в городе фонари
            И фиолетово-красное небо
            Стоит за окном всю ночь.
 
            3.АМАЗОНКА НЕ БЫВАЕТ ЧИСТОЙ:
            Чистота - это смерть
            белый демон
            кишашие смертью реки
            дающие буйную жизнь
            бесконечно богатой могиле
            белого человека

            4.АКУА
            Хамелеон, висящий брюшком вверх
            Крик акуа
            Крик акуа трижды меня настигал
            Я видел сон
            Я видел сон
            Идти не хочу на восток
                   Пойду на восток
                   Пойду на восток
            К чужим людям, жестоким людям...
                   Я встал ночью
                   Я поймал этй птицу
                   И перья и кости сказали
                   Что имя мое пропадет
            А осенью будет дочь...
            если ты очень хотела...
 
 
            5.ЯГУАР
            Человек-Ягуар приходил
            Человек-Ягуар ушел
            деревни больше нет
            все на деревьях висят
            перья цвета восхода
            каменная голова
            Человек-Ягуар приходил
            больше он не придет
            разве что, в мой сон... Один раз.
                                                         Саратов,1997г.

                ВСЕ ПРОСТО.
 
Бред металлических игрушек  но помойке истории о... Хроническое Ничего не было устало. Согнуло шею и наблюдало движение энергичных квадратиков через темноту и наружу. Семь пядей на неделе... Квадраты сливались в те, что побольше, дробились на то, что поменьше, больное лицо следило. Большие глаза слезились. Костлявые руки тянулись скрыть. Скрипел позвоночник под ветром и шляпу ветром уносило за горизонт. Хроническое Ничего не Было было никогда и томилось движением квадратов и прямоугольников. Оно очертило в воздухе окружность, друг от друга, спрятав пальцы, и n раз проговорило про себя: ⌠Все просто■. Все должно быть просто. И еще окружность. Забормотало: ⌠Я хочу быть. Ибо все, чего не было, всегда было, а Я...■ Квадрат стал экраном, и тысячи голосов откликнулись по пустым коридорам - ⌠Войдите!■ К хроническому Ничего не Было пришло в гости острое Не Хочу!
Но гостей не получилось. Ибо одно смотрело прямо, а другое обратно - так и не увидели друг друга.
Это говорил мне сломанный заводной заяц с непомерной челюстью.

КУКОЛКА В ГОЛУБОМ

Пьяного чародея поймали в сетку для мух. А он не может вспомнить ни одного заклинания. Хлопает глазами куколка в голубом. Пьяное, черное, гордое лицо: затуманены глаза, сбилось на бок сказочная шляпа, бьется в тряпочке-решеточке, да и осядет, забывшись, и бормочет уже нескладные песенки. И совсем было уснет, как опять начнет барахтаться, застревая руками и ногами в дырах, обдирает тонкие пальцы, - и опять, ухмыльнувшись, осядет. Мимо летит белая фея, смутно видит ее чародей, хочет послать на, - а только икнет... Упадут всклокоченные волосы на бледное в испарине лицо, поникнет голова. ⌠Так ему и надо■,- думает фея. Сетку вешают у очага. Все жарче и жарче... Огромный младенец указывает на что-то пальцем в варенье и тянет в рот цветной камешек. Куколка в голубом отвернулась, зажмурилась...

СТЕПЬ И ДЕВОЧКА

Жила на свете одна девочка. Однажды летом она вышла из дома и села в пустой автобус, чтобы посмотреть, куда он привезет ее. Странный был автобус. Никто кроме девочки в нем не ехал. Пусто на раскаленных улицах. Автобус приехал за город, в какой-то совхоз. Побродила девочка по поселку и собралась домой. Ждала она, когда поедет обратно автобус под тремя деревьями - и уснула. А чуть поодаль виден был в мареве черный колодец, и снилось девочке, как подошла она к колодцу и, заглянув, увидела лесенку, уводящую вглубь, и зачем-то приснилось ей, как она в этот колодец спустилась.
Проснулась девочка - оказалось, что она наяву на дне безводного колодца, сидит на влажных камнях и светит на нее сверху ослепительно-голубое солнце. И лесенка тожже была наяву, и девочка поднялась на землю и увидела, что небо над ней - фиолетовое, а вокруг до самого горизонта - бело-голубые пески. И посредине пустыни - колодец, и больше нет ничего. И пошла она вперед, а солнце словно застыло на небосводе, и все тянулся и тянулся фиолетовый день, а девочка шла через песок, потеряв мысль о времени. А когда медленно-медленно, но все же приблизилось солнце к закату, - пески кончились и встала перед ней степь с высокими, высокими мягкими травами. И стал кто-то в этой степи с девочкой говорить...
Да, еще... Когда родители вернулись домой, они не были обижены - дома их ждала девочка. Другая, правда, никуда не ездившая. Но они не заметили подмены. Так уж устроено, что если кто-то исчезает из этого мира - не через смерть, а через другие двери, на его место приходит кто-то другой и живет...


Поздний рассвет

⌠Вот теперь пора■. Виктор неторопливо поднялся, натянул на голое тело драную, буквально распадающуюся на отдельные волокна от старости тельняшку, заправил ее в штаны. Поверх тельняшки была надета фуфайка, а голову увенчала фетровая шляпа с продавленным верхом, бесформенная, а потому перекочевавшая  из города на дачу, да и здесь надеваемая лишь от случая к  случаю. Завершив одевание, Виктор немного постоял посреди кухни, прислушался. В комнате ровно и глубоко дышала во сне жена, а под деревянным полом воровато и настойчиво скреблась мышь. ⌠Сволочь■, - подумалось, а нога легонько притопнула, как бы приказывая: ⌠Сгинь!■ Мышь успокоилась, Виктор забрал спиннинги, нож, фонарик, приоткрыл дверь и ощупью  вышел наружу, предварительно погасив за собой свет.
Было еще темно, и звезды на черном небе едва дрожали, казалось, вот-вот готовые сорваться вниз, возвещая начало августовского звездопада. По дороге к реке пришлось пару  раз остановиться по нужде, только лишь остановиться, и никуда  не бежать  и не прятаться - благодать! А все  оттого, что вокруг ни души. Только вот банка с червями размеренно побрякивала в пустом ведре на каждый шаг, потому, наверное, где-то на краю села залаяла собака. Собака лает, ветер носит. Ветер относил собачий лай далеко за Волгу и аккуратно раскачивал стебли высохшей за лето травы. Шагать было приятно, точно лететь, едва прикасаясь ботинками к поверхности пыльной дороги. Почти бегом Виктор одолел крутой спуск, громыхая ногами по железу, добрался до  пристани. Словно неторопливо отсчитывая время, вода ударяла о сваи невидимыми ладонями. ⌠Собака эта чертова не унимается■, - возникла в голове мысль и  тут же ушла, оставив за собой неприятный след, подобный тому, что оставляет слизняк, осторожно сползающий по лакированной шляпке гриба. На крючки были посажены самые крупные черви, они беспомощно свисали пучками и медленно, сомнамбулически шевелились под ровным светом электрического фонарика.
Катушка пронзительно взвизгнула, раздался плеск, и вскоре леска натянулась, а затем слегка провисло, указывая на то, что грузило легло на грунт. Второй спиннинг был установлен рядом с первым, и на вершинку его тоже был надет колокольчик. ⌠Теперь ждать■, - подумалось. Собака на краю деревни все еще облаивала пустоту, облаивала ночь, звезды, забор и тишину, теперь голос ее стал особенно неприятным оттого, что звучал диссонансом, точно расщепленная гитарная струна. ⌠Чтоб ты, сука, надорвалась совсем!■ - сердечно посоветовал Виктор. Собака затихла. Некоторое время над рекой стояла совершенная тишина. Ветер иссяк.

Слабо зазвенел колокольчик на том, что слева, Виктор машинально подсек и не без удовольствия почувствовал тяжесть и упругие толчки с обратной стороны лески. Сомик оказался небольшим, а все же было приятно оттого, что рыбалка началась. Виктор поправил червей, поплевал на них для верности  и снова забросил. Затем он продернул через жабры сомика крепкую бечевку  и опустил рыбу в воду, после чего основательно привязал свободный конец к железяке, за которую цепляли пароход, два раза в неделю привозивший и увозивший в город фанатиков-дачников. Покурил... Захотелось спать, и Виктор, коротая досадно ползущее время, принялся неторопливо прохаживаться по пристани взад и вперед, а потом от края до края и по диагонали, и разными ломаными траекториями, лениво отгоняя сон, как отгоняет назойливую муху распаренный на солнце пляжник. Тучи тем временем заволокли небо, а ветер подул со свежими силами. Ожидалось хмурое и холодное утро. Виктор поднял воротник фуфайки и закурил, сломав целых три спички. ⌠Интересно, как он там?■ - подумалось. Большой палец нащупал холодную кнопку фонарика, лежащего в правом кармане. Луч света прорезал плотную мякоть окружающей ночи и направился к воде. На соседнем острове отчаянно закричала цапля, точно крупным напильником провели по железу, раздалось хлопанье крыльев. Потом все стихло.
На фоне зеленоватой искрящейся воды рыба выглядела почти черной, однако особенно неприятно было тогда, когда она переворачивалась белым, уродливо раздувшимся брюхом вверх. Ее толстые губы медленно шевелились, точно нашептывая заклинания против Смерти. ⌠Эх, и противный же ты, головастик,■ - подумал Виктор и передернулся: уж очень эти гадкие губы были похожи на бескровные губы утонувшего Васьки. Вспоминалась давняя недобрая история, что по детству рассказывал Виктору, тогда еще Витьку, дядя Миша - первый мужчина и рыболов  во всей округе. Скручивая из газеты тугую папиросу толщиной в палец, дядя Миша рассказывал так: ⌠Ну вот, пошли мы как-то с робятами на речку. Дело уж под вечер, как сейчас, а вода-а-а - парное молоко. Васька - он постарше был - сразу  в волу и поплыл, да вдруг как закричит: ⌠Спаси-ите! Ой, помоги-ите, тону!■ А сам то руками-ногами бултыхает, и ни с места, только дергается, как поплавок вверх-вниз, и ни с места. Во, как!■ Дядя Миша со смаком закуривает, а Витьку уж не терпится узнать, чем дело кончилось. ⌠Дядя Миша, а дальше... дальше что? - канючит. Предельно удовлетворенный, дядя Миша не спеша выпускает вьющийся серый дымок из одной ноздри вверх, а из другой - непременно вниз, затем качает голо вой: ⌠Ну, что дальше? Ну, мужики прибежали, да поздно: утоп парнишка. Вытащили они его на берег. Лежит - худю-у-щий, а на одной ноге его следы такие, что будто железной щеткой провели. Сом, значит. Во, как!■ Пораженный Витек хлопает газами, однако утопленник-Васька никак не исчезает. Он лежит на песке худю-у-щий, а голова повернута к нему, Витьку, и, кажется, бледные, бескровные губы едва шевелятся, будто желая что-то сказать. На соседнем острове опять рубануло напильником по железу, Виктор вздрогнул, и по спине его разбежались предательские мурашки. ⌠И чего только на свете не бывает!■ - подумалось. Он попытался было переключиться на что-нибудь другое, но только история с парнишкой все никак не выходила из головы. Ветер крепчал, становилось зябко.
Сумасшедший звон колокольчика выбросил враз навязчивые воспоминания вместе  с остатками сна и окончательно вернул к действительности. Правая рука молниеносно схватила спиннинг, подсечка, и удилище едва не вырвалось изкоченеющих пальцев, изогнувшись в крутую дугу. Казалось, будто здоровенный мужик тянет леску в обратную сторону, в глубину. ⌠Никак водолаза поймал,■ - бодро подумал было Виктор, но тут же осекся: перед глазами медленно проплыл утопленник-Васька с голубыми отметинами сомовьих щеток на ноге. Мурашки мелким бисером раскатились  по спине, выступил пот. Виктор ловко воспользовался тем, что леска чуть-чуть  ослабла, и подмотал пару метров. Осторожно выбирая новые и новые метры, три витка назад, одиннадцать витков вперед, затем восемь назад, два вперед, затем четыре вперед и семнадцать назад, он не видел, как ветер гнал по реке уже довольно приличные волны, а черные брюхатые тучи неумолимо сгущались над фетровой шляпой. Между тем, утро не наступало, хотя  новые и новые обороты катушки продолжали судорожно накручивать время. Теперь добыча была уже совсем близко. ⌠Метр, еще метр, теперь отмотать, еще немного...■ - думалось. Как трудно, как медленно, видно нехотя, поднималось со дна нечто туманное, бесформенное, непонятное и чудовищно сильное. И в третий раз закричала цапля! Ноги стоят на краю пристани. фонарик выхватывает из окружающей тьмы лишь бесконечно малый светлый кружок, золотистая поверхность которого беснуется волнами. Шаг, еще шаг, переминаясь на месте, ноги пока еще крепко стоят на краю пристани, игра продолжается, однако теперь уже не остается никаких сомнений, что она вот-вот кончится. Таковы уж правила  настоящей игры: она не может быть бесконечной, и кто-то обязан выиграть, а кто- то проиграть. Ветер сорвал помятую фетровую шляпу и швырнул ее далеко за Волгу. Ноги стоят на краю пристани, и она тяжело вибрирует под ударами волн, будто па луба парохода, увозящего в город фанатов-дачников.
Берегись, Виктор! Следует последний рывок, леска обрывается, и один ее конец немедленно уходит под воду. Спиннинг облегченно взлетает вверх и назад. Виктор падает, выпуская фонарик, который с утробным плеском пропадает в глубине. ⌠Сорвалось, - думает, - не заметил, как совсем рассвело. Пора домой.■

За железной дверью.

Профессор горделиво вышагивал по узкому больничному коридору на своих нескладных петушиных ногах.
⌠Тик-так, тик-так,■ - твердили узконосые лакированные ботинки, уверенно сопри касаясь с глянцевой поверхностью пола, выложенного серой плиткой. ⌠Ж-ж-ж,■ - жужжали длиннотелые лампы дневного света на потолке, обильно заливая коридор белым больничным светом.
У железной двери палаты N1 Профессор остановился, после чего весьма искусно состроил рожу тому, кто по всей видимости находился за дверью, но тут же взял себя в руки, утвердительно кивнул и вежливо постучал.
⌠Войдите, док■, - послышался дряблый голос, принадлежащий однако, скорее всего, мужчине.
Профессор нимало не смутился, испытав на себе проницательность обладателя дряблого голоса, он резко распахнул железную дверь и вошел.
Это была небольшая уютная комната с зарешеченным окном, и ровно половину ее занимал прямоугольный мраморный бассейн, а на другой ее половине свободно расположились массивная кровать красного дерева, такой же письменный стол и пара удобных глубоких кресел на вертящихся ножках, сиденья и спинки которых были заботливо обиты темно-коричневым бархатом. Слева от окна помещалось изрядных размеров зеркало в резной полированной оправе. В одном из темно-коричневых кресел закинув ногу на ногу, величественно восседал огромная зеленая Лягушка, сплошь покрытый отвратительными коричневыми бородавками размером с пятак. Левая верхняя его конечность элегантно покоилась на подлокотнике, а в пальцах правой исходила синеватым дымком ароматная гавайская сигара. - Доброе утро, голубчик! Как поживаете?! - чересчур оптимистичным тоном пропел Профессор. - Спасибо, ничего, - меланхолично ответил Лягушка, задумчиво пуская кольца. - Как Ваши жабры? Надеюсь, они не болят?! Так или иначе, я принес Вам прекрасное обезболивающее, - участливо выговорил Профессор, нервно поигрывая небольшой картонной коробочкой, которая издавала при этом: ⌠Трях-трях-трях-трях■. - Очень Вам благодарен, док. Швы немного болят, и я с удовольствием воспользуюсь Вашим расположением, - промолвил Лягушка, внимательно посмотрев при этом в профессорские глаза, и тут же выдохнул перед собой приличное облако гавайского дыма. - Вы спасли мою жизнь, Профессор! Только благодаря Вам я чувствую, что живу. Кажется, я даже начал привыкать к своему отражению, - как можно более безобидно продолжил он.
Профессор сделал вид, что не заметил укола. Он привычно растянул рот в обворожительной резиновой улыбке и примирительно произнес:  - Ну, что Вы, что Вы, голубчик! Мои ничтожные заслуги в области медицины не  позволяют претендовать на роль спасителя. Напротив, только благодаря Вам имя мое стало столь широко известно в ученых кругах. Воистину, Вы - мой сын, мой Ихтиандр! - и с этими словами он протянул коробочку и бережно поставил ее на мягкую зеленую ладонь. - Не хотите ли чаю, отец? Сигару? - язвительно спросил Лягушка, стараясь придать своему расхлябанному голосу шутливое выражение, - я сбегаю на кухню.
Не дожидаясь ответа, он упруго выскочил из кресла, точно детский резиновый мячик, но тут же взял себя в руки и преисполненный достоинства вышел в коридор.
⌠Чап-чап-чап■, - бодро зачавкали перепончатые лапы, оставляя влажно-слизистые следы на полу, выложенном серой плиткой.
Оставшись один, Профессор украдкой посмотрел на часы: ровно через пятнадцать минут в бассейн начнет поступать серная кислота.
Лягушка возвратился, держа в одной руке серебряный поднос с двумя небольшими фарфоровыми чашечками, наполненными янтарным ⌠Липтоном■, а в другой - корзиночку с бисквитами и миниатюрные серебряные щипчики. Потом они уселись за письменный стол друг против друга и принялись неторопливо прихлебывать чай, закусывая свежайшими рассыпчатыми бисквитами, при этом Лягушка буквально наворачивал за обе щеки и сильно крошил. Ровно через десять минут после начала дружеского чаепития Профессор неожиданно схватился обеими руками за живот и, вопросительно выпучив глаза, повалился на пол. - Ваши таблеточки, док, - объяснил Лягушка, бросив пустую коробку на пол, - Обезболивающие.
Вслед за этим он упруго выпрыгнул из кресла и вразвалку двинулся к зеркалу, изучающе всматриваясь в отражение, не менее омерзительное, нежели оригинал. - Жить - это одно, а вот чувствовать, что живешь - совсем другое.
С этими словами он схватил со стола пресс-папье и швырнул им в ненавистное отражение. Затем отошел на два шага назад, показал язык тому, кого уничтожил в зеркале точным броском пресс-папье, развернулся и залихватски скакнул в самую середину бассейна.

 

*   *   *

                 Ночь, улица, фонарь, большая лужа,
                 И в этой луже блеклая луна,
                 Над ней окно. Из этого окна
                 Видна часть улицы, фонарь, большая лужа,
                 Над ней окно...
                                 Меня как будто нет,
                 И ход событий не предполагает.
                 Фонарь остолбенело изливает
                 На сей пейзаж скупой угрюмый свет.
 
                                              1996г.
 
                             *   *   *

                       У самого Черного моря
                       Где плавают сопли медуз
                       Найти бы мне санаторий
                       И жить там, не дуя в ус
                       С балкона смотреть закаты
                       А если случится шторм -
                       На гребне волны косматой
                       Полеживать нагишом
                       Ловить на отмелях крабов
                       И отпускать в глубину
                       Заметив вдали корабль
                       Что скоро пойдет ко дну
                       Успеть спасти пассажира
                       А можно и не спасать
                       А просто на благо мира
                       Чего-нибудь написать
                       О море, об этих чайках
                       О беге воды за бортом
                       О самом необычайном
                       И самом, как есть, простом
                       Чтоб было понятно детям
                       Чтоб было знакомо всем
                       А может, расставив сети
                       Иных, научных проблем
                       Покинуть теплое кресло
                       И углубившись в лес
                       Открыть к изумленью прессы
                       Какой-нибудь Херсонес
                       В горах совершать променажи
                       Под вечер и натощак
                       Друзей завести и даже
                       Исправно их навещать
                       А чтобы рассеять глюки
                       И сделать спокойным сон
                       Возможно собрать от скуки
                       Куриных богов пантеон
                       Молитвы творить, зевая
                       Упрямо вечерни служить
                       И тихо стареть, не зная
                       О том, что напрасно - жить.
                                          1996г.
 
                           ГОРОДСКОЙ РОМАНС

                       Как будто и не на экране,
                       А из раскрытого нутра
                       Исходит ряд воспоминаний
                       Полузабытого вчера.
                       Печально, точно на Голгофу,
                       И крест, единый на двоих,
                       Стянул уста. А Саваофа
                       Десница шарит мимо них.
                       Отец ослеп. Рука трясется,
                       Не в силах завязать шнурок,
                       И песня ангелов несется.
                       По старой памяти пророк
                       Еще внимает в умиленьи
                       Елейным звукам райских струн
                       И видит новые знаменья
                       В затменьи двух усталых лун.
                       Они взошли. Но до отправки
                       В запас имея семь минут,
                       В свирепой азиатской давке
                       Чего-то ждут и руки мнут.
                       ⌠Пора?-Пора!■ Подходит скорый,
                       Толпа выносит на пути
                       С неиссякаемым задором.
                       ⌠Прими!.. подвинься!.. отпусти!..■
                       Он отпустил, шагнул вслепую,
                       Закрылась дверь, состав вздохнул.
                       Уже в окне слезу скупую
                       Шершавым рукавом смахнул,
                       Напрасно призывая Бога,
                       А Тот молчал, нахмурив бровь.
                       Пророк изрек:■Еще немного,
                       И вашу грешную любовь
                       Всасет бесстрастно время-губка,
                       Качаясь, тронется вокзал.
                       Забудь искусственную шубку
                       И анемичные глаза!■
                       ⌠Да, да, забыть.■ Он засыпает,
                       Лицо зажато в пятерне,
                       Огни потерянного рая
                       Бегут по крашеной стене.
                       В игре изысканной палитры
                       Его рука - немой укор.
                       А дальше музыка и титры,
                       И неизвестный режиссер.
                                            1996г.

                       ВДОЛЬ БЕРЕГОВОЙ ЛИНИИ

                   Косая отмель. Ржавый дебаркадер.
                   Шагаешь по нему легко и гулко,
                   Как будто ночью, темным переулком
                   Торопишься домой. Седые пряди
                   Засохшей тины облепили днище,
                   Колтун заткнул сияющие бреши,
                   Короче, хлам: страшен и безутешен
                   Лежит и больше счастия не ищет.
 
                   Вот якоря, похожие на крабов,
                   Клешнями рыжими вросли навеки в сушу,
                   Покуда капитан отводит душу
                      Прекрасный, безнадежный сон
                      То лето: в душной колыбели
                      Прозрачно призрачных дождей
                      И прихотливых виражей
                      Среди глубин и плоских мелей,

                      Где видишь на песчаном дне
                      Причуды моря, слышишь шорох
                      Седых камней, вздымая ворох,
                      Рукой едва коснувшись... Нет,
                      Все - только сон. Корма палатки
                      Уткнулась в ночь. Прибоя бред
                      Буравит слух. Тела комет
                      Глотает море, как облатки.

                      Горит костер, струится дым
                      В стаканы, полныя печали.
                      Один уже готов отчалить,
                      Другой, шатаясь, вслед за ним.
                      Уходят. Ночь. Трещат цикады,
                      Листву листает легкий бриз,
                      И сладкий сон сползает вниз
                      Густым, тягучим водопадом

                      На распростертые тела,
                      Пресуществленные загаром.
                      В палатке запах перегара,
                      В костре - остывшая зола.
                      Окончен бал, и не пойти
                      Обратно... так или иначе,
                      Но впереди всегда маячит
                      Развязка долгого пути.

                      Так, жарясь в собственном поту,
                      На привокзальной сковородке
                      Я думал : ⌠До чего коротки
                      Людские встречи. В темноту
                      Уходит прошлое и где-то,
                      Быть может, достигает дна,
                      И там, на дне, мерцает нам
                      Неверным отраженным светом■.
                                                1996г.

 
 

                             *   *   *

                      Когда розовоперстая Заря
                      Из моря показала лик желанный
                      Луна поблекла ложкой оловянной
                      В стакане утра, в капле янтаря
                      Тогда заветной завистью горя
                      Мы двинули к земле обетованной
                      Презрев завет обители диванной
                      Не выходить в открытые моря

                      Мы знали, что без толку и зазря
                      Наш путь казался вычурным и странным
                      Как если бы пред оком океанным
                      Предсмертная конвульсия угря
                      Чертила на песке зигзагов ряд
                      Как если б губы белого шамана
                      Сплетали петли липкокго обмана
                      Об океане пеной говоря

                      А время шло. Над безднами паря
                      Мы с бурями боролись непрестанно
                      И погибали, чаще безымянно
                      В беззвестности живущих не коря
                      А те, что выживали, несмотря
                      На хрупкость душ и пустоту карманов
                      Однажды выбирались из тумана
                      Затем, чтоб в вечность бросить якоря.
                                                          1996г.
 
                                 *   *   *

                      Осень дышит покоем и близостью смерти,
                      Замирает природа в хрустальном аду,
                      И опавшие листья ложатся теснее
                      Золоченой оправой на черном пруду.
                      Поправляют прически плакучие ивы,
                      Волосами касаясь прозрачной воды,
                      Под корой шевелятся зловещие дивы,
                      Прорывая корнями земные ходы.
                      Улетели скворцы, разбежались дриады,
                      На заброшенных клумбах чернеют цветы.
                      Я стою, как живой, посредине Распада,
                      Наблюдая болезненный взрыв красоты.
                      Облетел календарь заповедного леса,
                      Догорают в кострищах земные дары,
                      И над прахом и пеплом услужливым бесом -
                      Ароматный дымок. У подножья горы
                      Я забыл, где конец и начало движенья.
                      У щербатых ступеней шершавится мох,
                      И доверчиво глядя в свое отраженье,
                      Что-то шепчет во сне очарованный Бог.
                      Все уснет до весны. Озираясь недробро,
                      Шелудивой собакой косматый мороз
                      Станет жадно лизать тополинае ребра
                      И кривые хребты обнаженных берез.
                                                         1996г.
 

 
                            ХАОСНОСТЬ  НАСТОЯЩЕГО
                        В МОМЕНТ  ОБРЕТЕНИЯ  ГРЯДУЩЕГО
 
                        Зима и корабли на тонком льду
                        Скользят и разрезают килем лед,
                        Взбивают голубой водоворот,
                        Как если бы коньками на пруду.
                        Набравшись коньяками, я бреду,
                        Скользя и улыбаясь в полный рот
                        За то, что голубой водоворот
                        Буравит небо, будто бы в бреду.
                        На утлых лапках голубиных мачт,
                        Торчащих бренно, точно на беду
                        Мне нравится скользить на тонком льду: 
                        А вдруг под воду... милая, не плачь
                        О том, что, улыбаясь на ходу,
                        Набивши голубями трюмный рот,
                        Я стал коньком, чертящим наперед,
                        Пока зима корячится в бреду.
                        Бродя в расплавах голубиных дум,
                        Среди бутылок тополиных мачт
                        Она скользит по небу, как палач,
                        Что корабли сбивает на еду.
                                                      1996г.

 

ЗЕМЛЯК

1

Ого-го, твою мать! Эгей-й! Ха, даже эхо отозвалось, а ну еще... Ого-го! Славно в лесу, твою мать, просто бо-жес-твен-но! После дождя воздух крепок, как осеннее яблоко-синап, желтое, сочное, хорошо хранить его в погребе до самой зимы. Под ногами листва, пряно пахнущая дедушкиным табаком, мертвая сырая листва, а на зеленых ветках деревьев, вон там и там, и там, короче, везде, сплошь, висят, подрагивая, серебристые водяные капли. Солнышко припекло, парит земля, но еще не душно, в такую погоду куда не иди - хорошо. Я останавливался временами, чтобы прикурить потухшую было сигарету, но это не при носило особых неудобств, и шел дальше, внимательно разглядывая собственные ноги, одетые в зеленые домашние тапочки. Ноги бодро скользили по тропинке, густо засыпанной прошло-прошло-годней листвой, я сохранял равновесие, размахивая руками, глаза слезились от сигаретного дыма, а перепуганные вороны толпами снимались с деревьев, стремясь поскорее убраться от греха подальше. Короче, я отдыхал весь как есть: и лицо, и тело, душа, и мысли. Тропинка неторопливо струилась по краю глубокого оврага, местами поросшего кустарником, по пояс утопающим в некой густой дымке, поднимающейся с земли. Размахивая руками под бурные аплодисменты вороньих крыльев и крики: ⌠Бр-р-раво■. Увлекательная игра оборвалась неожиданно, когда ноги выскочили из-под меня влево и, соответственно, сам я ушел вправо слишком далеко, чтобы удержать равновесие на узком канате тропинки. Еще секунду на краю оврага я инстинктивно запрокинул голову вверх, прогнувшись, взмах руками, еще, еще, будто желая оторваться от земли или ухватиться за небо. Солнце ослепило, я зажмурил глаза и покатился вниз. В зажмуренных глазах солнце вспыхнуло и разлетелось в разные стороны блестящими осколками боли, я что-то крикнул еще, но вскоре совсем успокоился, потому что потерял сознание. Когда я снова открыл глаза, то увидел небольшое окошко предвечернего неба в плетеной оправе из склонившихся над моей головой травинок, а посередине неба располагалось мутноватое пятно, которое постепенно оформилось в виде незнакомого человеческого Лица. Наивно пытаясь встать на ноги, я с удивлением обнаружил, что это совершенно невозможно сделать по причине острой боли в ноге там, вероятно, где засел один из осколков разбитого солнца. Я охнул, на что Лицо печально улыбнулось, и вслед за этим последовал вопрос нелепый настолько, что я почувствовал, как моя нижняя челюсть медленно поползла вниз и застыла в предельно крайнем положении.
- Земляк, закурить не найдется? - все еще улыбаясь, спросило Лицо.
- Какого х.я закурить?! - прошипел я, почти не открывая рта. Твою мать, ты не видишь, что у меня нога сломана?! Последнее было, конечно, гипотетическим предположением, хотя и вполне обоснованным: боль в ноге била белым ключом. Лицо на секунду приняло задумчивое выражение, а потом закусило губу, показывая мне, что оно не только обиделось, но и вообще не понимает причины моих волнений.
- Тебе еще повезло, - сказало, - я в прошлом году на этом же самом откосе свернул себе шею и помер. ⌠Еще издевается, сука!■ В бессильной ярости я сжал кулаки и отодвинулся в сторону, наконец прислонился спиной к чему-то и оглядел своего нового знакомого со стороны, после чего, предварительно сложив руки на груди, спросил его самым пакостно-язвительным тоном, какой только был в моем распоряжении: ⌠А теперь что же, Милостивый Государь, Вы изволили воскреснуть?■ Милостивый Государь, однако, внимательно посмотрел на мои руки и вполне беззлобно отметил: ⌠А Вам идет■.
- Ну, ты, Иисус Христос! - не выдержал я, - ты ВОСКРЕС что ли?! Забыв про ногу, я попытался вскочить на нее, но тут же грохнулся обратно, извиваясь от боли как червяк. Незнакомец смутился и, опустив глаза, начал что-то бессвязно бормотать типа:
- Ну, отчего же ⌠ВОСКРЕС■? Впрочем, я вообще не понимаю по какой такой причине
Вы меня видите... Вероятно, травма головы... Ваши раны еще болят... М-да-а, этот еще не земляк, а жаль, впрочем мне пора уходить. Так у Вас не найдется ли сигаре ты? Я достал из нагрудного кармана пачку ⌠Примы■ и зажигалку. Незнакомец закурил, и лицо его приняло отстраненно-торжественное выражение. ⌠Так ты мерт... земляк?■ - пытаясь собрать воедино судорожно копошащиеся догадки, как можно более спокойно спросил я.
_ Ну, если хочешь, пусть будет ⌠мертвый■, - спокойно ответил незнакомец, хотя...
- Что ⌠ХОТЯ■? - меня просто-таки распирало от любопытства.
- У каждого из Вас есть свой земляк. Только встреча наша отложена до.
- Так ты МОЙ земляк? - теперь уже совершенно в лоб спросил я. Незнакомец сплюнул чем-то светящимся, сунул туда окурок и повернулся ко мне спи ной.
- Жаль, что тебе не время идти со мной, - он снова повернулся лицом. - Вдвоем ведь веселее, а? И потом, действительно, нам есть о чем поговорить! Ну, я пойду, а то старик там совсем, видно, в лодке уснул. Не найдется ли у тебя еще одной сигареты? Мы закурили, и, оглядевшись по сторонам, я понял, что находимся на берегу реки. Затем справа, из прибрежного тростника бесшумно выскользнула большая лодка с гребцом на корме. Незнакомец поднялся.
- Ну, до встречи, - медленно произнес он. Я не нашелся, что ответить.
 Лодка отчалила так же бесшумно, как и появилась. Он стоял на корме, и огонек Его сигареты то вспыхивал, то снова угасал, а потом и вовсе исчез, и лодка тоже исчезла. Какая-то шальная звезда скатилась с небосвода и, коснувшись воды, погасла, легонько пшикнув.

Деревья за спиной шушукались тихо-тихо, точно случайные свидетели чего-то необычного, словно боясь наказания. Я смотрел в воду и ощущал невыразимую животную тоску - серенькое уродливое существо, присосавшееся внутри. Я смотрел на воду. Светало. Утречком, едва доковыляв до дома, я повалился на кровать и уснул, и мне снился сон, будто я прогуливаюсь по бескрайним зеленым лугам в своих зеленых домашних тапочках.

2

Он возвратился только под утро, прихрамывая и опираясь на палку, хмурый и осунувшийся. Он часто ночевал в лесу - такая уж причуда, но в этот раз вошел и по обыкновению сказал: ⌠Доброе утро!■ - а глаза его глядели внутрь. Он напоминал рукомойник, в который уже лет пять не наливали воду. Этот голубой, облупленный рукомойник висел у нас во дворе, и зимой он был полон снега, а летом в его полости поселялись осы. Мне стало смешно от столь необычайно нелепого вида, который муж принял за одну только ночь. Тем временем он уже спал. Уснул, не раздеваясь. Аккуратно, чтобы не разбудить, я стаскивала промокшую и грязную одежду, а снимая тапочки, обнаружила на левой ноге, там где кончается голень и начинается стопа, глубокую рваную рану, сочащуюся кровью, и края ее были черны. Я обработала рану раствором йода, а затем омыла ему лицо. На улице опять зарядил мелкий настойчивый дождик, водяные капельки бегали наперегонки по стеклу, он лежал неподвижно, скрестив худые руки на груди, и на лице его застыла улыбка. Под вкрадчивый шорох дождя и уютное тиканье будильника... Придя с работы, я застала его лежащим, одеяло на полу, он метался в постели, лихорадочно выкрикивая отдельные непонятные фразы хриплым вороньим голосом: ⌠Земляк, закурить не найдется?.. Есть о чем поговорить... Есть о чем поговорить.■ и еще что-то, всего не упомнишь. Дождь шел и на следующий день. Пепельный куст полыни, монотонно раскачиваемый ветром, казалось, любопытно заглядывал в окно и тут же отшатывался обратно, точно ребенок, влекомый постыдным желанием увидеть тайное, удерживается от греха сознанием последующего наказания. Я меняла повязки и видела, как чернеет и распухает нога, теперь в том месте она стала еще толще колена - перезревшая слива на иссохшем черенке. Надо было срочно ехать за доктором, но единственная дорога в город была размыта, автобус не приехал. Кроме того временами муж приходил в сознание и просил пить. Дождь шел уже третий день, и казалось, что нет ему ни конца, ни края. Однако в воскресенье утром тучи, подгоняемые ветром, поспешили за горизонт, и тут как тут на небосвод выкатилось солнышко, новенькое, точно начищенный медный пятак на глазу у покойника. ⌠Слава Богу!■ - подумала я, когда мой муж открыл наконец глаза и потянулся, пробуждаясь от долгого нелегкого сна. Помню, он никак не мог понять, какой сегодня день и, казалось, немало расстроился, узнав, что уже воскресенье. Потом, не вставая с кровати, он обнял мои колени и долго-долго не отпускал, все время приговаривая что-то очень хорошее и ласковое. Я сказала, что ему необходимо показаться врачу, что съезжу в город, он сперва недовольно поморщился, но затем вздохнул с облегчением, и я поехала. Участкового врача я дожидалась почти час, после чего, сделав кое-какие покупки, ожидала автобуса, сидя на заплеванном райцентровском вокзале, прогуливалась по перрону, торопливо поедая гадкие жирно-золотистые чебуреки. Короче, часов в шесть вечера я вошла в дом и обнаружила, что мой муж исчез. Вместе с ним исчезла и толстая узловатая палка, которую он захватил тогда из леса, черная, полированная, будто не один раз побывавшая в руках.

3

Я выбежала за ворота и пошла по его следам, благо, это было не трудно, поскольку палка, на которую при ходьбе опирался мой муж, оставляла на влажной почве глубокие вмятины. По дороге попался кусок заскорузлого от крови бинта, я подумала: ⌠Господи! Ведь у него, должно быть, чудовищно болит нога! Зачем?■ Тропинка бежала по краю оврага. Я знала ее хорошо, ибо с самого раннего детства привыкла ходить по ней в лес. До чего же славно прогуляться после дождя по плотной, слегка пружинящей, точно резиновой, земле, вдыхая аромат прелой листвы, грибов, древесной коры - сытный кухонный запах, успокаивающий нервы и возбуждающий аппетит. Преодолев подъем и поворот, я неожиданно увидела... Он стоял на обрыве, опираясь на палку, напряженно вглядываясь, будто отыскивая кого-то. На западе небо сочилось остатками солнца, было темно и немного душно, я расстегнула верхнюю пуговицу. Вокруг была тишина, лишь сердце мое гулко колотилось в груди, с силой выталкивая тяжелые порции крови к вискам. Казалось, мой муж увидел наконец то, что хотел, он сделал неуверенный шаг назад, ощупывая почву стопой, в это время я крикнула: ⌠Стой! Погоди!■, тишина оборвалась ,звякнуло эхо, он оглянулся и на мгновение застыл, но спустя мгновение, широко взмахнув руками, точно пытаясь оторваться от земли, тяжело рухнул вниз, похожий на туземного ныряльщика, неожиданно увидевшего на дне морском жемчужину неземной красоты. Раздался тупой удар, по склону посыпались мелкие камешки и сырая пахучая листва, потом все стихло. Как собака, потерявшая хозяина, бросилась к обрыву... Господи! Я увидела, тело его распласталось на самом дне со свернутой шеей, и его засасывает песок, все быстрее и быстрее, словно заботливые гостеприимные руки аккуратно затаскивают его в самое чрево земли, вот на поверхности остались лишь зеленые тапочки, я видела это, видела, видела! а потом и они исчезли, и песок за ними сомкнулся, навсегда затворив подземную дверь. Птицы очумело кружили над дальними деревьями, и сквозь их гортанные крики до слуха моего доносился тихий плеск воды. ⌠Что же теперь будет?■ - подумала я. ⌠А ничего тебе не будет■, - сказал участковый, внимательно вглядываясь в мое лицо, когда экскаватор зачерпнул железным ковшом очередную порцию коричневой жижи. Я сообщила им сразу, и утром мы начали разыскивать тело на том самом месте, где ... он исчез. Но поиски оказались безрезультатными: на глубине полутора метров яму заполнили грунтовые воды, и участковый хитро заулыбался. Я сказала ему, что он козел, и пошла домой, а по дороге случайно заметила черную пуговицу от мужниной куртки, лежащую в траве, большую, блестящую пластмассовую пуговицу с четырьмя дырками и небольшим черным махорком перегнивших от старости ниток. И это было все. И больше не было ничего. Плача, я возвратилась домой, крепко сжимая в руке находку и, не раздеваясь, повалилась на кровать. Вскоре я уснула, и мне снился сон, в котором мой муж гордо стоял посредине огромного зеленого луга, а рядом с ним находился какой-то незнакомый человек, он стоял ко мне спиной и курил, засунув свободную руку в карман. Иван засмеялся и начал легко подпрыгивать на левой ноге, одновременно размахивая руками, точно пытаясь уцепиться за небо. Потом он перестал смеяться и кивнул на свою куртку, туда где не хватало пуговицы, после чего повернулся ко мне спиной и пошел. Вслед за ним зашагал незнакомец. Утро выдалось ясным. На небе колыхались легкие бутафорские облачка, а солнце было похоже на жирно-золотистый чебурек, от которого бывает отрыжка и хочется пить. Я встала с кровати и по обыкновению подошла к зеркалу. С той стороны стекла на меня спокойно смотрела незнакомая приятная женщина лет тридцати.