|
|
|
||
|
|
|
||
|
Тата Кочелаева
Ты все дальше и дальше, моя уховертка из горнишных. Глохнет город под снегом, и мне уже кажется: горше Я не знала обид, и уже никогда не узнаю. Что подскажет мне грусть моя, страсть, моя память незлая -- Схороню в коробок, в синий шелк, оброню по дороге, Буду жить кое-как, буду брать у снежинок уроки -- Как лететь в темноте, повинуясь не богу, но ветру, Чтоб коснуться тебя -- недоверчиво и незаметно. *** Как у света на краю, как у боженьи в раю, слушай, рта не закрывая, эту песенку мою: "За окошком -- месяц май, туже кудри завивай, умирай, моя родная, поскорее умирай..." *** Когда покинула меня Мирей моя, Мирей, то, каюсь, не сумела я закрыть за ней дверей. Я села в кресло у окна и поглядела вдаль, и тут же в дверь вошла Она -- Великая Печаль. Мы коротаем день за днем в качалках у окна. Пасьянс разложим, чай попьем -- всегда со мной Она. И столько горя и потреь изведали мы с Ней... Но я не закрываю дверь, Мирей моя, Мирей. *** Лети, душа моя, на все четыре стороны, все разузнай, что в нашем рубеже -- как долго-долго собирались вороны, как прискакали гномы на еже, как я лежала под осинкой ржавою, а надо мной кипела толкотня -- лесной народец лапками и жвалами растаскивал на атомы меня. Лети, душа, на все четыре стороны и не зови меня, и не буди -- пусть будут листья мокрые, да вороны и радостная осень впереди. *** Все -- ночь. Но там, за пеленою небытия -- я знаю, ты водя по воздуху рукою творишь мне заново черты. В азарте, в спешке, беспокоясь, мундштук янтарный теребя, ты сочиняешь новый голос, который позовет тебя. Когда рассвет тревожно-зыбкий разгонит тучи над рекой, ты мне придумаешь улыбку, в дом приносящую покой. Но город вздрогнет и проснется и, убегая от творца, мой бледный призрак вновь вернется в ночь без начала, без конца. *** Замутился родник -- все со дна поднялось и дворянская спесь, и мужицкая кость, польский говор и польский гонор, горечь астр, сладость роз... И прохожий до слез, до ломоты -- глотал из ковша, все шептал: "А вода хороша". *** Жизнь до смешного проста. Пока я считаю шансы заразиться бог знает чем и плюю в пространство, часы на хребте вокзала мигали: "Шестнадцать тридцать". Что это хначит? Значит, время поторопиться -- всласть поваляться в постелях и на больничных койках, выпить свои коктейли в барах за мокрой стойкой, что надиктует муза -- все записать прилежно. Все заплатить долги. И умереть, конечно. *** Летний сумрак. Бледный огонь. -- Вы только верьте, верьте! Вода ужалила мне ладонь, А заболело -- сердце.
ТРИ КАРТИНКИ посв. И.О. 1 Шла неправильно -- праведно, если видишь -- гляди, все долины и заводи зажимая в груди, все чужое, ненужное, что казалось судьбой... и хрустальное кружево над моей головой. 2 В переулке на Ленина вьется-вьется вальсок, с крыши иглы весенние так и метят в висок, глухо ахнет парадное, в стоке всхлипнет вода. -- Что случилось? -- Неладное. Никогда, никогда. 3 Вот, сбылись все пророчества и светло, как во сне, только что-то не хочется говорить о весне. Лед пойдет -- мне не радостно, сожжены все мосты. Заходить буду запросто, если вспомню, кто ты. *** В белой рубашке из крыльев стрекоз, с нимбом из желтой фольги шла по кисельному берегу грез вдоль туманной реки. Ты шел навстречу -- молод и смел, с болью в глазах, хоть плачь. -- Видишь ты, как я тебя приодел, хоть не сосновый плащ. Я отвечала, ступив на мост, в дымно-слоистую тьму: -- Мало над заводями стрекоз, не говори никому. *** Сверчок большеголовый, до свиданья. Казалось крепко, вышло -- врассыпную, искусанными до крови губами я на стекле оконном нацелую трамвай, летящий над травой и снегом, мое "прощай" и город полусонный, последний вопль растерянного эха в оплавленной пластмассе телефона: сверчок большеголовый, до свиданья...
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БРАТУ Спи... Спит красный заяц с синей челкой. Спит троллейбус в депо. Спит колючая елка. Спит на почте отправленное письмо. Спи. Теперь все равно. Спи... *** И ты этой болью болел, и ты в этут дудку дудел, и видел во сне -- языкат горит на востоке закат. И видел на кухне тазы, Пегаса с крылом стрекозы, гребенку, кусок бечевы, соседку, с которой на "вы". Проснулся в поту, осознав, что ты был, конечно, неправ, что ты с кем-то порознь и врозь, что в жизни теперь наискось все будет... И плакать нет сил. Зажег было свет. Погасил. Есть спирт, да сквозняк у дверей. Возьми меня, Боже, скорей! *** Мне хотелось бы жить с Вами на границе лета и осени в маленьком доме с соломенной крышей, с рябиной в палисаднике. Ну и пусть бы Вы меня не любили... *** Не ждешь, не просишь -- но приходит лето, шипят в кафе затертые пластинки. -- Прости меня. Молчу, стучу монеткой. Сама себе брюнетка и блондинка, сама себе находка и утрата... *** Начинается время. Отдохнувшие стрелки вновь припускаются вперегонки по кругу, пересохшие губы не выговорят "любовь" и глаза, глядя вслед уходящему другу, не уронят слезы. Начинается время снов, одиночества, счастья, неустанного вдохновенья. Гулкой осенью, в предчувствии холодов объявляется время стихотворения. *** Максимально приблизившись, ночь оставляет в подкорке крылья ангелов, карюю непорочь, голубей на задворках. Максимально приблизившись, боль заставляет проснуться: уксус пить из-под крана, и соль подгонять к краю блюдца. *** ...И все, что было так сложно вдруг оказалось -- дым. Ты знал ведь об этом, Боже? А что ж не предупредил, что счастье проходит мимо, неузнанное пока в толпе других пилигримов и поступь его легка? Чужие кольца носила, горела в чужом огне, а счастье рядом ходило по той же, что я, земле. Все было душно и тяжко. А Ты бы взял и сказал: -- Ты будешь, -- смотри, бродяжка! -- любить вот эти глаза. Без боли и смертной дрожи, и жить и дышать одним... Ты знал ведь об этом, Боже? А что ж не предупредил?
ЛЕПТА 1 Отдаю последнюю лепту. Есть другая -- Харону в уплату. Ничего мне теперь не надо, Кроме как налегке через Лету, Кроме как господнему лету, Кроме как к веселому саду... Слышишь, ангелы шепчут: "Где ты?" Ничего мне теперь не надо. 2 -- Что с меня? А в ответ -- ни слова. Ничего не скажу худого, Пожимая острым плечом. Есть другие -- те рвут и мечут, Те охотно память калечат, Вспоминая -- что было почем. 3 И чего они только не просят! Даже душу твою, леди Осень, Даже горькое тело твое. Мне-то что? Я давно уже в бозе, Ветер плач похоронный доносит Да слетается воронье... Мне-то что? Мне бы в Лету без груза. Нынче ночью притащится Муза, Сядет вить золотую нить. Я любила Вас больше многих! Не о том ли мои тревоги, Чтобы это Вам объяснить?
|